Армейские записки

«Там, за забором, другое небо»

Курс молодого бойца остался позади. 8 мая 2009-го мы приняли присягу. От этого ритуала у меня остались приятные воспоминания. И не потому, что было все торжественно и серьезно. Главным образом потому, что ко мне приехали мои родные. Умом я понимал, что с момента нашего расставания прошло только три недели. Разве это срок? Разве за эти двадцать дней успеешь сильно заскучать? Уже потом, полгода спустя, тяга к близким ослабла, а под конец службы вообще не верилось, что эти близкие существуют.

8 мая солнечным утром нас построили на плацу. Командир части поздравлял нас и наших родителей со столь значимым событием. Но мы его не видели. Мы искали глазами своих родственников, которых на плацу собралось гораздо больше, чем самих солдат.

«Клянусь свято соблюдать Конституцию Российской Федерации, строго выполнять требования воинских уставов, приказы командиров и начальников».

Текст присяги мы выучили наизусть. Конечно, не по собственному желанию. По желанию младшего сержанта Осокина. Уж очень ему хотелось, чтоб священная клятва отложилась в нас навсегда. И он в достижении своей цели принимал самые серьезные меры. Например, заставлял нас стоять в упоре лежа, пока не расскажем. Но мы не жаловались, а наоборот — выдержали. Хотя текст присяги 8 мая забыли поголовно. Но в армии все предусмотрено: в раскрытой папке, которую мы держали в руках, лежала шпаргалка.

По рассказам бывалых, случались неожиданности. Старослужащие как-то подшутили над молодыми и вложили в папку другой листок — с нецензурными выражениями. Молоденькие солдатики, жадно заглядывающие в шпаргалку, краснели и терялись, сочиняли слова на ходу, а один даже воскликнул: «Служу Советскому Союзу!»

После часовой церемонии нас отпустили в увольнение. И не на несколько часов, а на сутки! Целые сутки на воле! И как это я не ценил раньше время?

Но не ко всем моим товарищам приехали родные. Человек семь-восемь, оставшись в казарме, стояли у окна и смотрели, как мы, веселые, что-то тараторящие, уходим под ручку с мамами-папами, сестрами, женами.

Я в форме вышел за пределы части и почувствовал себя инопланетянином. И как это так люди здесь живут? Им что, можно идти туда, куда захочется? Им можно собраться с друзьями и рвануть на природу? Они едят отбивные? Прошло только три недели.

Я не мог насмотреться на все. На жену, на детей, на родителей, на машины, на витрины магазинов, даже на небо.

Как будто за забором другое небо...

На следующий день — Праздник Победы, демонстрации, музыка... Над Красной площадью парили вертолеты и пролетали как раз над нашей гостиницей. Так низко, что надписи и номера видны были.

А мне в армию!!

Мы стояли с женой на балконе, смотрели в небо, о чем-то смеялись, вкусно обедали... Но мне — в армию!!

На следующий день я уже обедал в солдатской столовой.

Никогда не забуду свой первый обед в армии. Садимся по шесть человек за стол, на каждом столе по чугунному чану. Я по привычке сразу сел, за что вскоре получил по темечку твердой сержантской рукой. Только после команды «сади-ись!». «Перед вами варево! Тот, кто сидит посередине лицом ко мне – на раздаче. Берешь черпак и ложишь всем поровну». Ну, ложишь – это цитата. А варево – это суп. Солдатский, настоящий. С виду гораздо ужаснее, чем на вкус. «К приему пищи приступить! Приятного аппетита!» А мы все хором: «Взаимно!» Но нет. Плохо крикнули. Это как дети зовут Снегурочку. Попробуем еще раз. Мы во всю глотку: «Взаимно!!» Только начал есть, только, как следует, обдул это чертово варево, слышу: «Заканчиваем прием пищи, наводим порядок на столах». И уходишь, не поев. В следующий раз не будешь разевать рот. Кстати, вместо «разевать рот» в армии есть сочная метафора, огласить которую я, разумеется, не могу.

Никогда не забуду армейский кофе. Хотя то, что это кофе, спорный вопрос. Данный напиток так обозвал человек с неплохим чувством юмора. Ощущение, будто взяли ржавую трубу, сунули ее в кастрюлю, сварили и добавили немного сахара. Вот такой кофе.

А бигус! Бигус!! Это же целая глыба для обсуждения! Капуста, чаще всего кислая, вызывала поначалу у нас интерес. Но потом от одного ее запаха у меня пропадал аппетит на целые недели. Изо дня в день, из ужина в ужин нас потчевали этим блюдом. Видимо, без этого этапа настоящим мужчиной не станешь.

После присяги всю нашу роту распределили по батальонам. Я попал в понтонно-переправочный. Сразу дали должность — понтонер. Я даже загордился немного, настолько мне понравилось это слово. Позже узнал, что в нашей части самая ничтожная, самая мелкая должность — это понтонер. Тех, кто с водительскими правами, возвели, например, в механики-водители. Кого-то сразу записали в командиры отделений, и даже в заместители командиров взводов. А я понтонер. Забегая вперед, скажу, что через два месяца я стал-таки механиком-водителем, а к концу службы командиром отделения.

Но на протяжении всей службы никаких должностных обязанностей я не выполнял. Не наводил мосты, не водил военную технику и не командовал. Я защищал Отечество, скорее, морально, своим присутствием. И готовностью идти за Русь-Матушку прямо на мины.

(продолжение следует...)

Павел Клоков, "Эхо недели"